«Я хочу верить в правосудие»

Я приступаю к произнесению защитительной речи. Судебные прения для того и существуют — прежде всего во благо правосудия, — чтобы до лица, которое принимает решение, то есть для вас, ваша честь, были донесены сведения, исследованные по делу, не в одностороннем порядке, а в видении двух состязающихся сторон — стороны обвинения и стороны защиты. В этом великий смысл состязательного правосудия — к сожалению, в тех залах, где слушалось это дело, вообще-то очень сложно обстояло дело с состязательностью. Но на этом не будем сейчас останавливаться.

Более года в Василеостровском суде слушается дело по обвинению Александры Юрьевны Скочиленко. Ее обвиняют в совершении преступления, предусмотренного пунктом «д» части 2 статьи 207 прим. 3 Уголовного кодекса Российской Федерации.

Речи защиты будут носить классический характер. И обычно, по классике, первое, что нужно сделать — возобновить осведомленность о тексте закона. Вы будете сильно удивлены — ну так бывает — в том, что вы зря доверились обвинительной власти. Они даже не сумели понять текст закона, по которому Скочиленко привлекается к ответственности.

—
После начала СВО наш законодатель проявил какие-то неоправданные решения, и эти законы принимались буквально через несколько недель. Например, 4 марта 2022 года был принят закон. Еще до того, как 30 числа Скочиленко совершила свои действия, был принят еще один текст закона — в редакции от 25 марта 2022 года.

Вообще-то, когда вот столько много законов, обвинительная власть должна указывать в обвинительном заключении, в какой редакции используется закон. Но в какой бы редакции не использовался закон, во всех этих редакциях содержатся слова — четыре слова, на которые никто вообще не обратил никакого внимания. Четыре слова. Вы можете убедиться, ваша честь, эти слова звучат следующим образом: «под видом достоверных сообщений».

Это очень важные слова, ваша честь. Вы должны уже знать за семь лет работы судьей, что в уголовном законе нет лишних слов. Но для наших обвинительных властей эти слова стали лишними. «Под видом достоверных сообщений» — во всех редакциях закона присутствуют эти слова. Но эти слова не дошли до сознания правоприменителя.

В обвинительном заключении написано тоже: «под видом достоверных сообщений распространила» и так далее — но не указано, что имеет в виду обвинитель, какой вид достоверных сообщений придала Скочиленко вот этим бумажкам, как их называет правоприменитель, с соответствующими текстами. Я вынужден разъяснить, как защитник, что это означает.

Между прочим, под видом достоверных сообщений — это те четыре слова, которые отличают уголовное деяние от административного. Вот в описании административного деяния вообще не содержатся эти слова. Вот оно, юридическое отличие состава уголовного деяния от состава административного правонарушения.

Почему такой резкий водораздел? Потому что, когда информация, ваша честь, выдается под видом достоверных сообщений, опасность возрастает стократ. Допустим, выпущена газета «Российский воин», или еще что-нибудь. Люди привыкли верить газетам. Вот эта информация, если она фейковая, будет считаться, что она распространена под видом достоверных сообщений.

А просто указать в обвинительном заключении: «под видом достоверных сообщений» — это приблизительно то же самое, что переписать: «совершено убийство с особой жестокостью», но при этом совершенно не указать, в чем следственная власть усмотрела особую жестокость.

—
Итак, ваша честь, целью защиты в этом деле является стремление убедить вас в том, что по делу должен вынесен быть оправдательный приговор — и что это может быть единственным справедливым и законным решением по этому делу.

Нам памятно, как вы стремились поскорее закончить судебное следствие, как вы стремились его закончить такого-то, такого-то, такого-то числа, препятствуя защите выполнить свою обязанность и представить полный комплекс всех обстоятельств, которые защита хотела предъявить суду. Великими усилиями защиты мы не поддались вашему давлению и все-таки привнесли в дело максимум доказательств, оправдывающих Скочиленко.

Вот сейчас первое, что мы сообщили, — что в ее деянии отсутствует «под видом достоверных сообщений». Никакого вида достоверных сообщений своему посылу она не пыталась даже придать — и вы же не будете спорить, что не она была автором этого.

А вот как восполнить сегодня пробел? Под видом достоверных сведений? Что, сказать, что эти достоверные сведения все-таки есть, несмотря на то что сторона обвинения не обозначила, в чем они состоят, и, следовательно, лишила защиту возможности защититься вот от этого тезиса — «под видом достоверных сообщений».

Скажите, а если бы фраза: «Путин врет нам двадцать лет» была написана мелом на стене, можно было считать, что писатель использовал вид достоверных сообщений, или это будет выглядеть идиотическим предположением?

Поэтому вы должны убедиться, ваша честь, и проникнуться тем, что «под видом достоверных сообщений» не исследовался вопрос и в деле нет ровным счетом ничего. Но вы же знаете, что в уголовном законе нет лишних слов и не бывает. И поэтому вот эти четыре слова, они были просто проигнорированы обвинительной властью. Вопрос со стороны защиты: можно ли доверять такой обвинительной власти, которая считает, что можно четыре слова, с помощью которых определяется качественное состояние преступления, просто проигнорировать? Ответьте для себя на этот вопрос в совещательной комнате.

Это первая серьезная проблема в этом деле.

—
Я специально поставил перед вами, ваша честь, вот эту черную эпифору. В лингвистике это называется «эпифора». Звучит она следующим образом: «Остановите боевые действия». Очень несправедливое было отношение обвинительных властей к этой самой эпифоре, и я про это скажу.

«Остановите боевые действия». Сегодня эти фразы звучат на всех континентах, на всех саммитах, в которых участвуют и российские государственные деятели. Звучит именно так: остановите боевые действия, приступайте к обсуждению вопроса о мире, о перемирии и так далее. Неужели все эти тысячи людей, тысячи политиков — они преступники?

А как отнеслась наша доблестная обвинительная власть к этой эпифора? Эпифора — это лингвистически повтор в текстах, употребляемый с целью привлечь особое внимание к содержанию. Содержание такое: «Остановите боевые действия». И как отнеслась обвинительная власть к этой эпифоре? Господи, прости за такое слово — не я его изобрел, а его изобрели лингвисты. Очень своеобразно отнеслась к этой фразе, к этой эпифоре.

Ну, во-первых, в распоряжение следственных властей попали ценники. И на каждом из них (вы не хотите посмотреть, ваша честь? потому что защита состоит в том, чтобы и демонстрировать что-то, понимаете?) — вот, смотрите, на каждом из этих ценников имеется эпифора, лингвистический повтор: «Остановите боевые действия».

А теперь как же с этим поступила обвинительная власть? Они сочли, и правильно сделали, что это вещественное доказательство. Тем более что в деле присутствует лингвистический жанр — жанр призывов, фраз и так далее. Но они, описывая, забыли описать эту эпифору, то есть забыли описать самое главное из того, что есть на всех этих пяти ценниках — и на шестом ценнике, который странным образом все-таки обнаружился.

Это что, ваша честь? Непонимание? Невнимательность? Нет. Это сознательные действия обвинительной власти супротив истины. Да, сознательной! Неужели следователь не знает, что, если он исследует вещественные доказательства — допустим, нож или топор, которым совершено убийство, — каждая царапинка должна быть отражена в протоколе осмотра? А когда речь идет о текстах, можно ли выкинуть при осмотре вещественных доказательств самое главное — эпифоры, присутствующие на каждом из ценников. Проследим наличие этих эпифор — их судьбу — в ходе дальнейшего расследования этого дела.

—
Вот, у обвинительной власти не хватило собственных возможностей собрать доказательства, и решено было прибегнуть к помощи экспертного заключения.

Сейчас дадут мне в руки все, что связано с этим экспертным заключением, а я пока обращу ваше внимание на то, что я не знаю, насколько хорош господин Гладышев — прокурор, участвующий в нашем деле. Возможно, он хороший прокурор. Возможно, он блистательный обвинитель. Но в этом деле ему явно не повезло. В соответствии со статьей 37, он обязан поддерживать обвинение. Но если кто-то обучался праву, он понимает, что значит поддерживать обвинение. Это означает, что каждый тезис, обвинительный тезис, выдвинутый стороной обвинения, должен получить доказательственную поддержку. Вот теперь вы можете проследить его речь (я не знаю, воплотилась ли она на бумаге; если нет, мы вам дадим, мы ее уже расшифровали) — и мы констатируем, что никаких доказательств проанализировано не было. А может быть это и не нужно — анализировать доказательства? Нет, не выйдет. Государственный обвинитель должен поддерживать обвинение. То есть выделять какой-то тезис обвинения и приводить доказательства, его подтверждающие. Это обязанность, а не право государственного обвинения.

Так справился ли государственный обвинитель с этой обязанностью? Сторона защиты вынуждена констатировать, что нет, не справился. Почему? Да потому что, образно говоря, утлая табуретка обвинения, которая стояла на четырех ножках, к моменту судебного следствия окончательно рухнула, и поддерживать больше было нечем. Образно говоря, эта табуретка держалась на четырех ножках.

Одна ножка — это ее усмотрел товарищ прокурор, — что доказательством виновности Скочиленко являются ее собственные показания. Это круто, прямо скажем. Но тем не менее я не перевираю обстоятельства, прокурор действительно сослался на высказывания Скочиленко.

Может быть, он имеет в виду, что Скочиленко признала факт установления этих ценников — что это было тогда-то, во столько-то, в таком-то магазине, да, я была одета в шапочку с ушками, похожую на лисичку… Но, позвольте, она помогала следствию — она признала фактические обстоятельства этого дела. Но она не признала, товарищ прокурор, свою вину. Вот то, что касается виновности, вы как-то вообще упустили.

Другой ножкой являются показания военнослужащих. Ну, показания военнослужащих можно было представить суду только в том случае, если суд не понимал бы, что такое уголовно-правовое доказательство. А суд-таки понимает, что вот эти сведения, которые сообщили три или четыре военнослужащих, они не являются доказательством субъективной стороны преступления, которое вменено в вину Скочиленко.

Мы, сторона защиты, договорились, что мы не будем называть ее действия преступлением. Это — поступок. И вот будем говорить об этом, как о поступке. Но это дает нам право то, что мы никаких доказательств не оставим камня на камне. Поэтому вот со второй ножкой разобрались.

Показания Скочиленко очень неловко использовать в качестве доказательств. Это доказательство времени, доказательство способа — но никак не субъективной стороны преступления. Я скажу вам, более того, — вообще нет никаких доказательств субъективной стороны преступления. Но за семь лет работы судьей вы понимаете, что преступление бывает только тогда, когда установлена объективная сторона преступления и субъективная сторона преступления.

Есть еще одни показания — показания свидетеля Николаева. В дальнейшем они тоже будут проанализированы, и будет установлено, что и это ножка, подпирающая табуретку нескладного обвинения, рухнет, потому что ничего внутри не имела.

Ну и главная ножка обвинения, от которой прокурор никак не захотел отказаться, — это заключение так называемой лингвистической экспертизы № 32/22 от 06.06.2022. Но об этом доказательстве нужно говорить особо. И мы будем говорить об этом доказательстве особо. Потому что здесь придана видимость того, что все по закону, что это специалисты — но на самом-то деле верить этой экспертизе нельзя, потому что это псевдодоказательство. Я здесь вынужден прочитать несколько норм, пытаясь убедить вас — да, я уверен, что если не вас, то вышестоящие суды: эксперт — это лицо, обладающее специальными знаниями и назначенное в порядке установленным в настоящем Кодексе для производства судебной экспертизы и дачи заключения.

—
Вот если мы обратимся к этой пресловутой экспертизе, мы сразу увидим, что вот это положение не соблюдено. Эксперт должен быть назначен в порядке, установленном в настоящем Кодексе — то есть должен быть назначен следователем. Обратите свой взор на эксперта Сафонову. Мы тщательно пытались установить, кто же ее назначил экспертом по этому делу. Эта милая женщина, она стеснялась, что-то пыталась как-то выкрутиться — и ответ ее был простой: начальство назначило. А порядок, который установлен в УПК, не приемлет никакого начальства, кроме следователя.

Если вы ознакомитесь с постановлением следователя о назначении экспертизы — мы сейчас огласим это: вот, смотрите, у меня в руках постановление о назначении юридической экспертизы. Все, казалось бы, начиналось красиво, по закону. Следователь назначил лингвистическую экспертизу. Но есть некоторые странности и в этом постановлении. Зачем писать эксперту, что он уже что-то установил? Следствие еще не закончилось, а он уже пишет странные вещи, которые следователь, кое-что понимающий в своей работе, не должен был бы писать в постановлении: «В ходе предварительного следствия установлено, что Скочиленко действуя умышленно с целью публичного распространения заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил по мотивам политической вражды…»

Ха-ха-ха, ваша честь! А откуда мотивы политической вражды появились в постановлении о назначении экспертизы? Может быть, предъявлено такое обвинение было, и в нем содержались эти слова — но откуда они взялись? Все, что может разместиться в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, должно подтверждаться доказательствами.

Я обращаю ваше внимание, что никаких доказательств по части политической вражды — якобы следователь такие сведения добыл и транслирует их эксперту — не было. Никаких следственных действий, которые могли бы установить такой мотив по делу, до 12 мая 2022 года не проводилось.

Тогда спрашивается, зачем — может быть, это вульгарно будет — вешаете лапшу экспертам на уши, говоря о том, что вы все уже установили, и мотивы политической вражды тоже. Неужели — мы еще вернемся к показаниям Николаева — неужели вот это слово «вражда» появилось из первого допроса его в качестве свидетеля, где он говорит: Скочиленко враждовала с государством? Правда, в суде он отказался, и это выглядело вполне резонно — потому что слово «вражда» было необходима только для следователя Тетеревлевой, которая допрашивала Николаева в первый раз.

Неужели всерьез можно довериться обвинительной власти, которая, назначая экспертизу, уже заранее подсказывает, чего они, обвинительная власть, хотят от этого заключения? Этого категорически нельзя делать, если правильно понимать смыслы уголовного судопроизводства, — но это было сделано.

Ну и какие же вопросы были поставлены перед этой лингвистической, с позволения сказать, экспертизой? Во-первых, были приведены тексты. Вот смотрите: «российская армия разбомбила школу», «российских срочников отправляют в Украину», «остановите войну», «Путин врет нам с экранов», «мой прадед участвовал в Великой Отечественной»… я просто первые фразы цитирую.

Но обратите внимание, ваша честь — где эпифора о том, что «остановите боевые действия»? Это что, не является текстом? Это является текстом. Более того, это является самой важной частью текстов. А следователи кастрировали вещественные доказательства… Я думаю, вам не понравилось это слово. Обрезали из текстов, представленных на исследования самые важные сведения, которые говорят о целевом устремлении Скочиленко: «Остановите боевые действия».

Может быть, следователь решил: ну зачем заморачиваться экспертам? Вдруг они скажут, это эпифора, это подчеркивает... ну, чисто лингвистические знания будут использовать. И они не смогли бы ничего сказать, кроме того, что обязаны были сказать, уж коли они претендуют на ученость своего исследования.

Так чтобы не морочить голову никому, следственная власть просто не стала представлять на исследование лингвистам эту наиважнейшую часть текстов, без исследования которых это дело не могло считаться вообще расследованием.

Можно спросить: а вот если бы им были переданы тексты, в том числе с эпифорой, они могли бы оставить без внимания то, что «остановите боевые действия»? Какая-то фраза — «остановите боевые действия» — следующая фраза — «остановите боевые действия». Эпифора, которая повторяется несколько раз, — наиважнейший элемент письменной речи, поскольку он возвращает сознание читающего к главной мысли. Но, оказывается, эту главную мысль можно упразднить легким движением неправедной руки.

Неправедная рука в этом случае — это рука следователя, который передал вещдоки… А, даже он их не передавал! Посмотрите: даже вещдоки как таковые не передавали. Почему? Я отвечаю: если передать вещдоки, то без всякого следователя эксперты бы прочитали все эти эпифоры. Шесть штук эпифор — «остановите боевые действия». Но этого не случилось. И вот эта эпифора, как связующее звено между всеми этими высказываниями и словесная демонстрация целеустремлений Скочиленко, осталась без внимания экспертов.

Можно ли считать такую экспертизу допустимым доказательством по уголовному делу со столь высокой санкцией? Ответ защиты — категорически нет. И, пожалуй, Василеостровский суд — единственный, который всерьез отнесся вот к такому искажению, сознательному искажению текстовой информации, которую распространяла Скочиленко.

Товарищ прокурор обратил на это внимание? Да нет. Не верите, перечитайте его блистательную речь. Несколько слов в критику этой речи. Товарищ прокурор просто читал текст из обвинительного заключения. Когда я был еще молодым и зеленым адвокатом, и когда прокуроры вставали и читали текст, что Иванов Иван Иванович обвиняется в том, что тогда-то, тогда-то совершил то-то, то-то… хотелось закричать, ваша честь — в молодости-то я был горячий, — хотелось закричать: «Товарищ прокурор, а вы что, считаете, что судья даже не прочитал этого?» Как же она дошла до прений, даже не прочитав тезиса обвинительного заключения? Поэтому у нас это все повторилось. А отчего это повторилось? От того, что утлая табуретка этого слабо состряпанного обвинения — она развалилась. Рухнула. Товарищу прокурору не осталось, что поддерживать. Я надеюсь, что еще до своей смерти я поучаствую в других делах прокурора, участвующего в нашем деле, где у него, может быть, будет возможность блеснуть своими обвинительными возможностями.

Вот давайте серьезней поговорим теперь о последней, может, о последней ножке, о последней надежде государственного обвинителя — о так называемой лингвистической экспертизе. Что в этой лингвистической экспертизе делала Гришанина, это понятно: она худо-бедно имеет кандидатскую диссертацию по лингвистике. Но обращу ваше внимание, что специалисты, которых здесь допрашивали, в один голос говорили, что уровень лингвистических знаний у госпожи Гришаниной явно недостаточен. Лингвистику изучали всегда в Санкт-Петербургском государственном университете — но, к сожалению, Гришанина на лингвиста не училась. Она впоследствии защитила диссертацию. Сейчас я вам прочту вообще — удивитесь. Защита провела хорошую работу — и все для вас, ваша честь, для того чтобы в конце концов вы поняли, что единственный возможный результат по этому делу — оправдательный приговор.

О Гришаниной Анастасии Николаевне. В 2005 году она защитила кандидатскую диссертацию на кафедре современной периодической печати — что тоже показательно, не на кафедре ученых-лингвистов, а на кафедре современной периодической печати СПБГУ. А теперь тема: «Психологизм как методологический компонент журналистского творчества». Какое это имеет отношение к базовым знаниям лингвистов? Вот поэтому все лингвисты с классическим образованием подчеркивали — это уровень средней школы. Даже этого уровня Гришанина Анастасия Николаевна не имела — к сожалению.

Я уж не говорю по Сафонову. Сафоновой вообще нет в постановлении о назначении экспертизы. Сафонова сама, с помощью Попова, влезла в экспертную группу. Вот такое бывает. Я бы еще не поверил, но такое бывает. Вот если мы изучим постановление о назначении экспертизы, мы увидим, что ни в каких политологических знаниях у следователя потребности не было. Тогда какие знания привнесла в эту экспертизу госпожа Сафонова?

Важной фразой в постановлении является: «на данный момент у предварительного следствия имеется необходимость установления наличия значимых для квалификации деяния лингвистических методов в тексте ценников, в связи с чем необходимо проведение…» — ну, я оставляю стилистику этого постановления на совести следователя: он-то точно не изучал лингвистику. Ну, как вышло, так и вышло.

—
Ну, а какие вопросы были поставлены? Ну, первое — постановил «назначить лингвистическую экспертизу, производство которой поручить экспертам Центра экспертиз». Ну, здесь, наверное, прокурор может в репликах сказать: «здесь же говорится „экспертам“» — но это написано потому, что любому из сведущих людей можно получить эту экспертизу, такова воля следователя. Главное, чтобы они были компетентны. «Поставить перед экспертом вопросы». Вот здесь говорится «перед экспертом» — он точно выражает свой смысл: найдите лингвиста из числа имеющихся в вашем распоряжении и поставьте перед экспертом следующий вопрос: «Содержится ли на размещенных ценниках какая-либо информация о деятельности Вооруженных сил? Если да, то какая именно и в какой форме она выражена?» Вопрос: нужны ли здесь какие-то знания политолога? Нет. Совершенно не нужны — вопрос носит сугубо лингвистический характер.

Второй вопрос: «Содержатся ли на размещенных ценниках лингвистические и психологические признаки дискредитации использования Вооруженных сил?»

Ого, здесь уже есть вопрос. Если вы говорите о психологических признаках, вам кто про психологические признаки будет говорить, лингвист? Или нужен специалист в области психологии? Но будем считать, что это очередной недостаток этого постановления. Но главная беда с экспертизой состоит не в этом.

Третий вопрос: «Содержатся ли на размещенных ценниках признаки и мотивы политической, идеологической, расовой и т. д.?»

Ну, это уж слишком, господин следователь! Вместо того чтобы самостоятельно устанавливать мотивы расследуемого деяния, вы предлагаете эти расследуемые признаки психологические установить эксперту — таки лингвисту. Немножечко некоторая несуразица во всем этом присутствует.

Неужели следователь не знал такого простого правила, что мотивы деяния в том виде, как они описаны в тексте уголовного закона, может устанавливать только он? Если он этого не знал, как можно доверять работе таких уголовных правоприменителей?

Четвертый вопрос: «Содержат ли представленные на исследование тексты негативную информацию о ВС РФ в форме утверждения о фактах, которые возможно проверить? Если да, то какие именно тексты и о каких именно фактах?»

Вот здесь, ваша честь, была бы очень излишняя эпифора «Остановите боевые действия» — эксперт не мог обойти бы тогда, поскольку это, безусловно, часть распространенного текста. А вот какие бы были даны комментарии — я не берусь сказать. Наверное, нечестные, потому что вся эта экспертиза проведена нечестным, несправедливым образом, и была проведена, по сути, по заказу следственных властей. Сторона защиты никогда от этого не откажется, потому что рано или поздно, этому будет дано судебное подтверждение.

«Какова коммуникативная цель текста?»

Ваша честь, это последний, шестой вопрос. Задайтесь этим вопросом: какова коммуникативная цель? Вот если бы были эти эпифоры в распоряжении экспертов — «Остановите боевые действия», — то, наверное, честный эксперт сказал бы: стремление остановить боевые действия. Вот коммуникативная цель какая. Она прямо выделена, выделена черным цветом и по черному цвету белые буквы.

—
В экспертизе — мало того, что эта экспертиза не имеет ничего общего с соблюдением правил, предписанных УПК, — нам невольно товарищ прокурор сильно помог в защите. Он решил: а что заморачиваться, напишу-ка я письмо непосредственно в Государственный университет, да получу-ка я ответ, что все это возможно.

Я не могу не прокомментировать. Получается так: хотели как лучше, а получилось как всегда. Вот он этот ответ. Ответ потрясающий, к счастью, он имеется в материалах дела, его оттуда никак не выкинуть. «В ответ на ваше обращение», — это обращение господина Гладышева, — «Санкт-Петербургский государственный университет сообщает… выполняет функцию экспертного учреждения». Дальше смешные вещи. «Для администрации президента, правительства Российской Федерации, федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской Федерации». Правда, дальше есть хорошая приметка: «в соответствии с законодательством Российской Федерации». А вот этого соответствия-то как раз и не оказалось в этом экспертном заключении. Наверное, автор этого ответа — а фамилия его Пенов, он проектор по правовым вопросам — хотел показать дружественному чиновнику (в хорошем смысле) прокурору: смотрите, какие высокие государственные инстанции позволили нам создать вот эту экспертную службу. Вот что там Новолодский в суде распинается?

Новолодский обязан распинаться, потому что все эти организации, вместе взятые, ваша честь, по своему уровню стоят ниже простого закона. Он над ними, а не под ними. Это совершенно очевидно, но товарищ прокурор, по-видимому, этого не понимая, представил эту бумагу суду — за что ему от имени стороны защиты я говорю, большое спасибо, вы внесли серьезный вклад в приближение оправдательного приговора.

Дальше в этом письме беззастенчиво пишется, ваша честь, «экспертные заключения СПбГУ выполняются и оформляются в установленном СПбГУ порядке». Стало быть, когда законодатель распинается, что экспертиза должна проводиться в порядке, установленном УПК, господин Пенов шлет… хотел сказать, маляву — извините, ваша честь, чуть не сорвалось с языка! — он шлет официальное письмо, совершенно беззастенчивое в своей чиновничьей глупости. Законодатель говорит: только в порядке, установленном УПК. Никто не спорит, что это славное экспертное заключение может проводить для государственных учреждений всевозможные исследования по правилам университета — например, министр сельского хозяйства хочет получить какую-то экспертизу биологического факультета: ну, придется действовать по правилам, которые разработал университет… А когда речь идет об исследованиях в сфере уголовного правоприменения, тут уж, извините, никакие университеты, никакая администрация президента, никакое правительство ничего не может этому противопоставить, потому как это закон. Он стоит выше всех этих ссылок на чиновничьи амбиции.

Ну, подводя итог, с учетом того, что прокурор бесспорно и мощно помог нам, что эта экспертиза проводилась по правилам, которые разработаны в СПбГУ… А дальше идет просто до смешного: объясняется, что «мы имеем право и проводим экспертизы комплексные». Это что, правила университета разрушают правила УПК? Нет уж, позвольте — смените, пожалуйста, руководителя по правовым вопросам. Потому что ничего общего к правовым вопросам он иметь не должен, если не понимает таких простых вещей.

«Назначаемые в СПбГУ экспертизы носят комплексный характер». Здравствуйте. Это совершенно не обязательно по правилам УПК, что они носят, а вот по ихним, университетским правилам они носят комплексный характер. Это оправдывается то, что они всунули в состав экспертной группы госпожу Сафонову. Прямо не стесняясь, они стараются помочь господину прокурору, попавшему в затруднительное положение. «К их выполнению привлекаются высококвалифицированные специалисты разных профилей». Ну, это прямо между срок читается: вы там взволновались по поводу Сафоновой — так высококвалифицированный специалист, по нашим правилам вставленный в состав экспертной группы.

Какой вывод нужно сделать применительно к этой экспертизе? Эта экспертиза была проведена с нарушением всех без исключения правил, которыми регулируется проведение экспертизы. Вы не найдете ни одного правила из УПК, которое не было бы нарушено. Казалось бы, на этом можно поставить точку и сказать: на такой экспертизе основывать выводы приговора нельзя. Суд ведь должен проверить все доказательства — и ваше заключение, уважаемый университет, тоже подлежит проверке, но проверки не выдержало. Ни одно. Можете перепроверить, я проверял. Ни одно правило из УПК, которое регулирует проведение экспертиз, не было использовано в точном понимании его смысла.

Ну это бы полбеды, что нарушены процессуальные правила… ну подумаешь, они же, по сути, ученые, они правильно все сделали! Нет, ваша честь, наукой там и не пахло. Это заключение носит антинаучный характер, поэтому эти, с позволения, эксперты так жалко выглядели в ходе допроса их в суде специалистами, которые были на порядок выше их. Так вот и выходит, что эта последняя ножка табуретки обвинения не выдержала фактов и обрушилась.

Я думаю, что мой коллега Дмитрий вам отдельно продемонстрирует фрагменты из заключений специалистов, профессиональный уровень которых в разы выше профессионального уровня Гришаниной и Сафоновой. Товарищ прокурор попытался отмахнуться очень просто: а, это заказуха. Ну, знаете ли, тем самым он оскорбил несколько человек: оскорбил защиту, которая стремилась, и проводила, и искала специалистов должного уровня, тем самым он оскорбил вас, потому что он обязан был исследовать доказательства стороны защиты. Ну разве можно назвать это исследованием доказательств: «А, ваша честь, не обращайте внимания, это заказуха!» Можно верить такой обвинительной власти? Можно доверять такому государственному обвинителю, который так просто, как ему показалось, расправляется с фактами, которые защита представила суду? От фактов никуда не уйти, от фактов не отмахнуться, факты все ставят на свое место — и факты говорят, что ссылка в приговоре вот на это псевдозаключение, она невозможна — и ввиду того, что нарушены все буквально правила УПК, и, кроме того, что само исследование носило антинаучный характер. Ну, достаточно сказать, что ни с того ни с сего специалист стала устанавливать мотивы в том виде, как они прописаны в тексте закона — прямо один в один. Почему так произошло? Да потому что у следователя не было то ли возможностей, то ли способностей, то ли достаточного образования, чтобы установить мотивы таким образом, как это предусмотрено в УПК, — то есть с помощью проведения следственных действий. А вот с помощью экспертизы левой им это удалось — и они засунули это в суд.

—
Я упустил еще одну ножку от этой табуретки — сейчас я перейду к ней. Это показания свидетеля Николаева. Ваша честь, вас ждет ошеломляющая новость для этого дела. Следственная власть стремилась придать этим показаниям господина Николаева некую доказательственную силу. Оба следователя, которые допрашивали его — один мужеского пола, другая женского пола — им очень хотелось, чтобы подтвердил Николаев то, что со Скочиленко он говорил про случай в Казани до того, как она пошла расклеивать ценники. В этом была цель — по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок» — хоть что-то он может показать: что вот он ей говорил, а она, как выразился этот свидетель, враждуя с государством, не вняла его, так сказать, увещеваниям.

Ну так вот, ваша честь, а в чем эта ошеломляющая новость? Сообщение о случае в Казани появилось в 10 часов 4 минуты 3 апреля 2022 года. И все, что здесь, вся городьба, которую городили здесь следователи мужского и женского пола, она просто завалилась под легким дуновением факта. Что это означает? Вот, любой… И вам рекомендую, ваша честь, посмотреть интернет и убедиться, что это моментально отреагировали казанские паблики на это событие — уже в 10:04 третьего числа. Что это значит? Это значит, что событие имело место либо третьего, либо, на крайний случай, второго числа. Это означает, что все усилия по попытке втюхать вот эти показания в уста Николаева, они просто завалились от одного-единственного факта, от которого никуда не деться. И потом, в ходе допросов его… Здесь все отражено вот это так ненавязчиво: я ее предупреждал, а она такая, враждует с государством, поэтому и поступила, как поступила — это все можно выбросить из обвинительного контента как нечто непотребное в доказательственном плане.

Есть показания в суде. Вот здесь у нас идет препирательство, ходатайство, огласить его показания и так далее… Но мы все-таки выстояли, ваша честь. Вам не удалось помешать нам, и эти показания таки были оглашены. «Я не вполне уверен, как это получилось. Возможно, я волновался, и следователь не вполне точно записал. То есть фотографию я увидел после всего этого». В суде Николаев говорит правду. И вот ваша попытка сослаться на его показания в ходе следствия в этом случае несостоятельна, потому что во все это вмешался факт, подтверждающий то, о чем говорил Николаев. О том, что это все было либо второго, либо третьего. «Возможно… фотографии я увидел уже после всего этого — то есть где-то между 30 марта и 11 апреля». Да, он точно не может назвать — но то, что он говорит, действительно попадает вот в этот период. «Я в новостях увидел новость о том, что казанских активистов поймали и оштрафовали. И там я увидел фотографии этих ценников. А что было конкретно в ценниках Саши, я могу только догадываться. И мог только догадываться на момент допроса».

Никакие догадки не могут служить доказательством по уголовному делу. Тем более если эти догадки прямо опровергаются фактами. Ну, я ему задаю вопрос: «Ответьте поподробнее: понимаете ли, в уголовном процессе такие загадочные высказывания — „догадывался“, „предполагал“, — они недопустимы». Ответ свидетеля Николаева: «Я не видел ценников и не представлял, что в них конкретно. Я только увидел… только за счет того, что я видел ценники из новостей про казанских активистов, я мог предположить, что в этих ценниках». Имеются в виду ценники, размещенные в Петербурге.

Ну это сильное доказательство, ваша честь. Товарищ прокурор опирался, поддерживал вот этими показаниями вот это рухнувшее обвинение. Ну, Бог ему судья. Так бывает. По закону, вообще-то, прокурор, убедившийся в том, что в деле нет доказательств, обязан отказаться от обвинения. Никакого другого смысла не может быть в состязательном обвинении. Убедился в том, что факты липовые, что это не доказательство — встань, наберись мужества и отказывайся. Но, к сожалению, этого не случилось. Хотя прокурор нам обещал, что, если не будет доказательств, я так поступлю.

У товарища прокурора будут реплики. Вот мне бы очень хотелось, чтобы товарищ прокурор не расходился в критике того, что говорит защита, а просто бы привел те доказательства, которые он не смог привести в своей основной речи. Понимаете? Вот когда он приведет эти доказательства… а я полагаю, таких доказательств нет, а если они есть, они проживут недолго перед вашим высоким взглядом, потому что сторона защиты на ваших глазах уничтожит эти псевдодоказательства. Но не забудьте о нашей просьбе, потому что очень трудно защищаться от обвинения, которое полностью бессодержательно.

—
Итак, те остатки обвинения, они крепились, стояли на четырех ножках. Показания Скочиленко, экспертиза, показания Николаева и показания военнослужащих. Показания военнослужащих — во-первых, нужно сказать спасибо этим ребятам, потому что они там воюют по-настоящему… но как можно их показания использовать в качестве доказательства? Один из них говорит следующее — что не обстреливают мирные объекты. Честь и хвала. Значит, эта установка на политинформации дошла до них. Но кто сказал, что снаряды всегда падают в цель? Это показывают только у нас по телевизору, когда каждый выпущенный снаряд уничтожает там «Абрамс» или немецкий танк и так далее. Ну, вообще-то, иногда, когда ведутся боевые действия, против которых выступала Скочиленко и просила их остановить, бывает разное. Наверное, вы слышали, что не было еще ни одной войны, где бы не проявлялся так называемый дружественный огонь, когда подразделения или несколько военнослужащих погибали из-за дружественного огня. Или вы будете отрицать, что это возможно? Да, возможно. Ошибки возможны. Возможность ошибок в экстремальной ситуации, которая происходит в ходе боевых действий, — это неизбежно.


[Адвокат Новолодский ходатайствует о небольшом перерыве, чтобы отдохнуть: он говорит уже больше часа. Ранее он неоднократно просил суд разрешить ему выступать сидя, но такого разрешения дано не было. В ходатайстве о перерыве также отказано.]

—
Ваша честь, вы помните, что мы заявляли ходатайство о признании доказательства недопустимым — имеется в виду заключение 32/22. Это ходатайство, оно окажется как нельзя кстати для вас в совещательной комнате: я думаю, вы его перечитаете, потому что признать допустимым доказательством это заключение совершенно невозможно. А вот перечитав это ходатайство, оно явится хорошим подспорьем, чтобы прямо в совещательной комнате решить, что да, при таких нарушениях считать это недопустимым доказательством следует.

Вот, я еще хочу несколько комментариев к этой лингвистической экспертизе поверх ходатайства о признании доказательств недопустимыми, которые имеются в материалах дела. Первый комментарий.

«Несмотря на то, что следователем по делу была назначена лингвистическая экспертиза, в действительности в производстве указанной экспертизы принимали участие эксперты двух разных специальностей — Гришанина в качестве лингвиста и Сафонова в качестве политолога. В выводах экспертов Гришаниной и Сафоновой содержится суждение о якобы установленной ими ложности распространенных подсудимой сведений. В ходе допроса в судебных заседаниях эксперты настаивали на утвердительном характере своих суждений».

Ложность или правдивость показаний свидетеля, обвиняемого, подозреваемого никогда не могут устанавливаться с помощью судебных экспертиз. Это было бы крушением самого экспертного дела. Уже все близко к этому, но пока еще не упало экспертное дело окончательно. Первые падения наблюдаются в экспертных учреждениях, которые носят явно провластный характер и гордятся теми властными структурами, которые их учредили.

«Принцип осуществления экспертной деятельности, установленный статьями 7 и 8 „О государственной судебной экспертной деятельности в РФ“, сформулирован следующим образом: „Эксперт дает заключение, основываясь на результатах проведенных исследований в соответствии со своими специальными знаниями“. Эксперт проводит исследования в пределах соответствующей специальности — несоблюдение этого принципа эксперты Гришанина и Сафоновых, влечет за собой признание в выводах их экспертизы как установлено в ходе судебного следствия, исследуемое экспертное заключение обладает большим количеством существенных недостатков в части примененных экспертами методик отдельных методов и понятийного аппарата».

Вот если методики, допускается их ошибка или непонимание отдельных методов или понятийного аппарата, говорить о научности этих выводов попросту невозможно.

«В указанной связи сторона защиты полагает полностью доказанными следующие обстоятельства. Значительная часть публикаций, заявленных на страницах 3–5 исследуемого заключения в качестве источников, использованных для ответа на поставленные вопросы, не может быть отнесена к категории источников общепризнанных научных данных. Описанный в рецензируемом заключении понятийный аппарат, примененный в приведенном исследовании, недостаточен для решения поставленных перед экспертами задач, сформирован без учета современной практики, сложившейся в сфере судебно-лингвистической экспертизы, основан на частично устаревших источниках, в силу чего вступает в противоречия с ГОСТом 7-000-3-2022 „Судебная лингвистическая экспертиза: термины и определения“. Методика экспертного исследования, примененная экспертами Гришаниной и Сафоновой в ходе проведенной ими экспертизы, а в тексте исследовательской части не описана, а сведения о заявленных экспертами методах не являются достаточными для воспроизведения и проверки иными специалистами хода экспертного исследования».

Но я думаю, все знают — специалисты, участвующие в этом деле, —что одним из неприметных качеств любой экспертизы должна быть проверяемость выводов. Если это научные методы применяются, то всегда можно проверить силами других экспертов. Так вот, эта самая экспертиза, которую вы, надеюсь, признаете недопустимым доказательством, таким качеством проверяемости не обладает.

«Согласно выводам специалиста Левинской, заявленные в заключении экспертов Гришаниной и Сафоновой методы исследования в действительности не были использованы».

Что это значит? Можно написать в заключении, что «нами использованы вот такие-то такие методы» и не использовать такие методы. И когда другой специалист проверит, он скажет: «А где же использованы эти методы?» Вот что сложилось с нашим доказательством. По мнению защиты, вот это обстоятельство наглядно демонстрирует несоответствие заключения экспертов Гришанина и Софоновой принципу проверяемости любого экспертного исследования, установленного статьей 8 закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации».

Я сейчас прервусь немножко — и просто считаю, что надо признать это заключение недопустимым доказательством, чтобы неповадно было обвинительной власти использовать псевдодоказательства в качестве доказательств по уголовному делу. Потому что обязательно доказательства, которые представила сторона обвинений, будут проверяться не только вами, но и судьями из вышестоящих судебных инстанций — и вот такие массивные несоответствия не могут остаться без их внимания. А если вместе с экспертизой уйдет установленность ложности сведений, уйдут мотивы… а может быть, кстати, так, чтобы принять какое-то такое решение: мотивов нет — по первой части, так сказать, получите наказание…

Мотивов действительно нет, мотивы выдуманы экспертами, которые в этих вопросах некомпетентны. Следователи ничего не сделали, чтобы показать, что эти самые мотивы установлены допустимыми доказательственными средствами.

«Указанное положение закона предполагает следующий порядок получения дополнительных фактических сведений в случае их нехватки для производства экспертов. Выбор тех материалов, с которыми эксперты производили сопоставление сведений, содержащихся на ценниках, проводился не следователем, а самими экспертами, без соответствующего уведомления об этом следователя».

Я постараюсь перевести на простой язык. Вы даже не сможете найти, а на какие сведения ссылалась эксперт, когда говорила: «сведения ложные, мотивы вот такие-то». А на что она ссылалась? Она ссылалась на некие «официальные источники».

—
И здесь красной нитью по нашему делу проходит мысль: ссылаться надо токмо на официальные источники. Да кто это сказал? Самим-то не смешно о том, что надо ссылаться только на официальные источники? А она вот ссылалось на источники, которые признаны иноагентами. Вопрос… Можно сказать, вопрос из зала. А что, разве сведения, опубликованные в средствах массовых информации, которые признаны — как их там называют? — иноагентами и так далее, что в этих сведениях не бывает правдивых сведений? Это просто непонимание того, что представляет из себя идеологическая война.

Может быть, обвинительная власть вообще скажет: Новолодский выдумал какую-то идеологическую войну. Нет. Идеологическая война – это реальность. И Скочиленко, может быть, является жертвой этой информационной войны. Нужно понять: для того чтобы поверили в какой-то фейк, этот фейк должен быть разбавлен достоверными сведениями. И ни один иноагент не работает так, чтобы вся его информация была фейковой. Да, там есть информация. Люди, читающие такие средства массовой информации, имеют большее к ним доверие, чем доверие, так сказать, к официальным данным — что каждый снаряд из заработанных на ваши кровные денежки, точно убивает либо «Тигра», либо «Пантеру», либо «Абрамс»…

У меня, в отличие от Скочиленко, дома есть телевизор. И я этот телевизор смотрю, чтобы убедиться, сколь велики воины наши. Они не только гибнут там, а там они уничтожают — как снаряд, так «Абрамс»! Если не верите — посмотрите следующую информационную программу по Первому каналу.

Надо запомнить из того, что я сказал в последние две минуты, что средства массовой информации, на которые опиралась Скочиленко, они содержат и достоверные сведения. Как бы не хотелось товарищу прокурору ввести вот такую максиму — что достоверная информация возможна только в официальных средствах массовой информации. В официальных средствах массовой информации иногда появляется такая глупость, вред от которой бывает в разы больше, чем от каких-то там жалких бумаг, медуз и так далее. Но это будем разбираться со своими идиотами, когда обстановка нормализуется. А прежде всего надо прислушаться к тысячам и тысячам деятелям мировым, которые говорят одно и то же: «Остановите боевые действия».

После начала боевых действий — а так я имею право говорить: неужели кто-то будет отрицать, что в содержание СВО не входили боевые действия? Наши солдаты ехали на машинах, а украинцы приветствовали их? Но такого же не было. Боевые действия являются составляющей частью СВО. И наше СВО не является исключением. Наше СВО — тоже на основе проводимых боевых действий. Пушки стреляют, гранаты летят, самолеты бомбят — вот это называется «боевые действия». Неужели товарищ прокурор будет отрицать? Вот об этом и говорила Скочиленко: «Остановите боевые действия».

Будем считать, что обвинительной власти ни в ходе следствия, ни в ходе суда, не удалось спрятать постыдный факт, что они убрали из информации распространяемой Скочиленко вот эту эпифору, многократно повторяющуюся: «Остановите боевые действия». Теперь несколько комментариев по поводу. Вот, смотрите, ваша честь: ценников — пять. Но есть и шестой ценник. Сегодня это факт. Почему этот шестой ценник не был предметом внимания следственных властей? Он был предметом внимания следственных властей, но он больше других походил на элемент акции — потому что там «ноль гробов». Имеется в виду, сколько гробов цинковых придет в родные села, деревни и города [потому что, согласно ценнику, Россия использует передвижные крематории]. Вот почему это не стали включать. Потому что ничего в этом шестом ценнике, кроме жалости к людям и ощущения боли за родственников, которые получат вот эти вот цинковые гробы — как это называется у военных, «груз 200», — ничего в этом не содержалось… И это даже решили спрятать. И этим следственным властям можно доверять? Ну давайте пойдем.

«Российских срочников отправляют в Украину. Цена этой войны — жизни наших детей».

Это было изъято из ценника. Чем пронизана эта фраза? Болью и состраданием к тем, что цена этому могут быть жизни наших детей. А что-то здесь не так? Разве в этом нет правды? Разве здесь есть какая-то дискредитация армии? Ничего подобного здесь нет. Перейдем ко второму ценнику.

«Российская армия разбомбила художественную школу в Мариуполе. Около 400 человек спрятались в ней от обстрелов».

Вы понимаете, гражданка Баранова вызывает у меня уважение. Она на несколько лет старше меня, она очень честный, очень принципиальный человек. И, обнаружив вот эти ценники, она не прошла мимо. Хотя эти ценники, ваша честь, провисели много часов — и не произвели никакой реакции. А вот Баранова увидела, вынула ценник, подошла к прилавку, взяла этот ценник, показала охраннику… Как она говорит: охранник, как мне показалось, подслеповатый был. Это не произвело на него никакого внимания. Тогда она обратилась к кассиру. Кассир сказал: это не наш. Она возмутилась и сказала: позовите сюда администратора! И как в советское время: дайте жалобную книгу! Ну, про жалобную книгу речь не велась, и никто не пришел — ей ничего не дали из ожидаемого, и она ушла не солоно хлебавши, унеся с собой это вещественное доказательство, позвонила из дома в полицию, быстро приехали полицейские и сие вещественное доказательство изъяли.

Ну, она здесь серьезный аргумент привела, по ее мнению: «Мой сын учился в школе художественной, и я знаю, в каких зданиях находятся школы». Она не попутала? Школа на территории Петербурга художественная — и школа на Украине. Вот, между прочим, следователь ничего не сделал для того, чтобы проверить: какая школа, действительно ли она была разбомблена или нет? Следователь обязан был это сделать, но не сделал. А Скочиленко вам говорит: я видела фотографии этой разбомбленной школы. Мне мои помощники показывали фотографию разбомбленной школы. У этой школы — она в три этажа — была разбомблена задняя стена, и через окна третьего этажа виднеется небо. Проверяли следователи? Нет, ну зачем? Такое дело, тяп-ляп можно состряпать и отправить в суд… В той школе, если вы посмотрите в интернете, действительно могли на трех этажах скрываться как минимум двести, триста, четыреста человек. Так за что ее судят? За то, что она неправильно определила количество скрывающихся? Нигде не говорится, что эти люди погибли, — я обращаю ваше внимание. Говорится только о том, что там люди прятались. Как можно утверждать, что это сведения ложные, без какой бы то ни было следственной проверки? Ну, я думаю, наш суд уж не дошел до такого уровня, что все, что ни говорит замечательная следственная власть, все принимается на ура. Нет никакой речи о гибели этих людей, ни одного человека.

Здесь, по-видимому, логика такая, что порочится наша армия. Но если бы были проведены следственные действия и допрошены люди, приехавшие из Мариуполя в Россию, — таких людей очень много было, ваша честь, и установить их было несложно, — и задали бы им вопрос: «А имел место факт разбомбления мариупольской школы или не имел?» — они бы сказали: да, имел, такая-то школа на таком-то месте. Тогда как выглядит это обвинение? И оно не бьется, не сходится с фактами. Да, школа была разбомблена, а Скочиленко по недоразумению находится на скамье подсудимых. Третий ценник.

«Остановите войну. В первые три дня погибли 4300 российских солдат. Почему об этом молчат на телевидении?»

Такие вопросы в праве задавать любой гражданин — и Скочиленко. Почему не освещаются события СВО? Они действительно не освещаются. Кроме фантастических успехов, когда каждый снаряд без какого-то исключения поражает танк противника. Так не бывает, ваша честь! Вот такую глупость вам пытаются вбить в приговор — надеюсь, что вы на это не поведетесь. Я думаю, моя коллега Неповиннова продемонстрирует вам, что пыталась установить у Министерства обороны, а сколько погибло в первые дни? Это военная тайна, говорят. Как же можно установить? Считать по звездам? Вот это факт. Не пытайтесь, ваша честь, обойти факты в этом деле — они все равно будут подняты в апелляционной инстанции. И хорошо, если на них будет какой-то ответ в приговоре. А если в приговоре ответы на те вопросы, которые ставит защита, не будут подняты — это отражено. Этот приговор сразу же должен быть отнесен к числу необоснованных судебных актов.

«Мой прадед участвовал в Великой Отечественной войне не для того, чтобы Россия стала фашистским государством».

Вообще. Вот для того, чтобы читать такое, нужно иметь совесть — потому что совесть, среди прочего, помогает в оценке доказательств. В данном случае речь идет о вещественном доказательстве. Ну, из текста понятно, что Россия еще не стала фашистским государством, и обвинить ее в этом нельзя. Это просто выходит за общий смысл текста. Вы почитайте, пожалуйста, заключение квалифицированных специалистов, о которых будет говорить мой коллега Дмитрий, и вы увидите, что это на самом деле серьезный анализ текста, а не игра в поддавки между экспертами и следственной властью.

«Путин врет нам с экранов телевизоров 20 лет. Итог этой лжи — наша готовность оправдать войну и бессмысленные смерти».

По этому поводу я хотел бы сказать, ваша честь, что не было еще ни одного главы государства, который бы не попадал вот в подобную ситуацию. Когда глава государства говорит: мы построим трансамериканскую дорогу, мы сделаем то-то и то-то, мы не будем менять конституцию, мы не будем продлевать срок выхода на пенсию… все они, ваша честь, свято верят в то, что вещают своему народу, — нам, народу. Ну а как можно оценивать? Когда он говорил: «не буду менять конституцию» — и вдруг конституция изменилась. Как можно отреагировать на то, что: «я не буду, пока я адвокат… [смеется] прокурор, хотел сказать… пока я президент, я не буду менять срок выхода на пенсию»? И тем не менее это все происходит. Оценка граждан объективно бывает разной. Но тот, кто думающий, он скажет: ну не получилось! Вот когда он говорил, он свято верил, а потом изменилась экономическая обстановка — это нельзя называть, что он врет, это так вышло объективно, объективные факторы задавили его обещания. Другие люди говорят: нет, что ты нам здесь лапшу на уши вешаешь? он врал нам! Вот вопрос: а те люди, которые относятся к категории уверенных в том, что президент врал по этим двум обстоятельствам, — не имеют на это права? При том, что сначала говорил одно, а потом это у него не вышло? Имеют право на такую оценку. Будем считать, что это не очень креативная оценка — но такая оценка имеет право на существование.

—
И, ваша честь, хочу закончить свою речь именно устремлениями Скочиленко. Следователи, или обвинительная власть, будучи предельно непрофессиональными, представляя доказательства обвинения, во многом помогали стороне защиты. Многие здесь сидящие в зале присутствовали, когда прокурор Никандрова, когда ей вы предоставили право представлять доказательства, начала представлять доказательства, от которых в зале раздался смех. Должностная инструкция директора универсама. Должностная инструкция замдиректора универсама. Должностная инструкция продавца-консультанта. Должностная инструкция продавца-кассира. Должностная инструкция пекаря. Вот здесь в зале раздался хохот. Должностная инструкция менеджера. Должностная инструкция технолога по хлебу. Должностная инструкция повара. Это что, ваша честь? Вы представили возможность прокурору Никандровой представлять доказательства. И она представляла вот это в качестве доказательства. К чести нового прокурора, он не стал ссылаться — не стал не потому, что он добрый, а потому что это абсурд, это полнейший абсурд. Но факт остается фактом. Сторона обвинения просила вас использовать это в качестве доказательства виновности Скочиленко. Можно ли после этого доверять такой обвинительной власти? Нет, нельзя. Поэтому обвинительная власть около двух десятков раз проявила свою беспринципность, отсутствие совести, стремление исказить фактические обстоятельства, и далее, и далее, и далее… Я всего лишь навсего призываю вас: такой обвинительной власти доверять нельзя, как нельзя доверять всем ее творениям в этом деле.

—
И еще: для завершения хочу процитировать заметку из мобильного телефона Скочиленко. Обвинение-то ничего не понимает, вот, огласило, представило — а я предлагаю вам вслушаться в эту тему.

«И я продолжу делать все что могу: высказываться в публичных местах, рисунках, на выступлениях, акциях, творческих проектах или при помощи печатной агитации, чтобы приблизить прекращение боевых действий. (Вот она, эпифора, которую пытались спрятать!) И призываю всех людей к этому тоже. Это экзамен на вашу человечность. Вам выпал шанс его сдать».

Вот истинные устремления. Вот то, что не увидел товарищ прокурор, — и то, что совершенно не захотело увидеть следствие. Спрятав такие вещи, нельзя говорить, что это правосудие было справедливо. Понимаете? Поэтому вот — она продолжит высказываться в рисунках, выступлениях, акциях и так далее и призывать всех людей к тому же. То есть: «Остановите боевые действия!»

Прошло более года с момента, когда началась СВО. И сегодня тысячи политиков и просто честных людей во всем мире повторяют эпифору Скочиленко: остановите боевые действия. Израильско-палестинский конфликт: остановите боевые действия. Миллионы людей выходят на улицы городов мира и требуют: остановите боевые действия — но их не сажают в тюрьму. Ну, наверное, потому, что у них несколько иная система правосудия.

Я хочу верить в правосудие. Я всю жизнь посвятил справедливому правосудию. И мне хочется верить в то, что рано или поздно справедливое правосудие восторжествует — и хотелось бы, чтобы этот процесс начался с дела Скочиленко. Справедливость в данном случае будет выражаться в том, что ни одна из вот этих липовых наработок стороны обвинения не будет положена вами в обвинительный приговор. Да и вообще по делу единственным возможным итогом будет вынесение оправдательного приговора.

Я выражаю уверенность в том, что это случится обязательно — по-другому не может быть. Потому что мы сообщество людей, у нас есть составляющая такая — совесть. О совести говорится даже в уголовном процессуальном законе. Я думаю, не буду сейчас цитировать по части совести, если вы не знаете эту норму — я просто рекомендую: как войдете в совещательную комнату, откройте этот закон, почитайте вот это предложение о совести, и все у вас получится. Удачи вам, ваша честь.